Но откуда все-таки родился образ майора Пугачева, какими реальными впечатлениями писателя он был навеян? На этот счет есть свидетельства, которые можно назвать поистине драгоценными.
В свое время мне удалось записать воспоминания врача Е. Мамучашвили, которая была хирургом в центральной больнице для заключенных в поселке Дебин и хорошо знала будущего автора «Колымских рассказов» (именно она в 1952 г. перевезла в Москву и передала Б.Пастернаку лагерные стихи Шаламова). Е. Мамучашвили подтвердила, что побеги после войны происходили нередко, и в больнице о них знали не понаслышке, так как раненых привозили обычно сюда (не везти же их в Магадан, за 400 километров). Бывший врач рассказала о двух побегах, случившихся в 1948 г., и сообщила некоторые подробности о раненых беглецах, которые проходили через приемный покой, где работал фельдшером заключенный Шаламов:
«К нам в больницу попали трое, помню, что у их палаты постоянно стоял часовой. Среди троих был майор – высокий, очень красивой внешности. У него было тяжелое ранение, и мы его не спасли. Вот этот умерший майор и мог стать прототипом Пугачева. Вероятно, Шаламова привлек красивый человеческий тип и мужество майора. Хотя по рассказу «Последний бой» майор умирает не в больнице, а в лесу, в рассказ этот веришь, потому что люди с такими сильными характерами в лагерях были».[13]
Кто был этот майор-заключенный и какова его реальная биография, установить теперь чрезвычайно сложно. Но мы имеем по крайней мере одно прямое подтверждение того, что рассказ «Последний бой майора Пугачева» теснейшим образом связан с эмпирикой колымской жизни, в известной степени основан на личных впечатлениях писателя. Понятно, что случай с майором никакого отношения к побегу «группы Тонконогова» не имеет. Так же, как не имеет к нему отношения и другой случай, о котором рассказал в своей книге воспоминаний А.Яроцкий – тоже близкий знакомый Шаламова, еще в 1935 г. попавший на Колыму, отбывший срок и оставшийся там на правах вольнонаемного (он работал в той же больнице бухгалтером):
«Мимо нашего поселка гнали этап, один заключенный все время хромал и отставал. Конвоир его подгонял прикладом. Заключенный сказал: «Не толкай меня, я Берлин брал», и когда его еще раз толкнули, он обернулся, выхватил винтовку из рук конвоира и проломил ему череп прикладом. Потом он захватил две запасные обоймы и побежал в сопку. Здесь бывший фронтовик принял свой последний бой. Когда его взяли, он уже умирал от нескольких ранений, рассказывал один боец, участвовавший в операции, но был «такой злой», что зубами вырывал вату из телогрейки, затыкал раны и стрелял до последнего дыхания».[14]
Кто был этот безымянный участник Берлинской операции и почему он оказался на Колыме – можно только гадать. Но эта история никого не могла оставить равнодушным. Комментируя ее, сам автор воспоминаний писал: «Это был бессмысленный акт, никуда он от опергруппы с собаками уйти не мог, тем более хромой от старой фронтовой раны, но у человека было сознание солдатской чести, он не позволил себя оскорблять и умер в неравном бою как мужчина и личность». Вполне вероятно, что А. Яроцкий в свое время поведал эту историю и Шаламову, и она также не могла не запечатлеться в памяти писателя, дав ему право говорить о сопротивлении бывших фронтовиков лагерному режиму как о типичном явлении.
Так что, в любом случае, ни о какой «подмене героев», а тем более ни о каком «последнем бое полицая» применительно к рассказу не может быть и речи. Но некоторые детали из истории о побеге «группы 12-ти» Шаламов в своем рассказе, несомненно, использовал.
Прииск имени Горького находился недалеко, примерно в ста километрах от Дебинской больницы, и Шаламов не мог не узнать об этой громкой истории, вызвавшей переполох (с движением войск по трассе) во всей округе. Сведения о реальных деталях побега (включая то, что на вахте задушили надзирателя, а его жену не тронули – «бабу не будем душить», как звучит в рассказе) писатель мог получить по обычной лагерной «параше», доходившей и до больницы. (В своих заметках «Что я видел и понял в лагере» Шаламов писал: «Тюремная (и лагерная) «параша» никогда не бывает «парашей». То есть любой слух в лагере, передающийся моментально и повсеместно, не бывает беспочвенным). Возможно, ему было известно, что основными организаторами побега были так называемые «бандеровцы», но для него большее значение имело то, что в побеге участвовали бывшие солдат и офицер. Кстати, в рассказе Шаламова фигурирует герой по фамилии Солдатов с несколько другими, нежели у бывшего старшего лейтенанта чертами – фамилию писатель также мог узнать по «параше», и она не могла не привлечь его своей звучностью и символичностью.
Напомним, что символичность, причем не нарочитую, не назойливую, писатель считал одной из важных сторон своей прозы (в рассказ обязательно «подсаживаются», как писал он, «необычные новые подробности», «детали- символы, детали-знаки, переводящие весь рассказ в иной план, дающие «подтекст», служащий воле автора» (5.152)). В связи с этим можно с достаточной уверенностью говорить, что важнейшая деталь, которую Шаламов взял из истории о самом громком колымском побеге – это сакральное число бежавших: двенадцать. Именно столько героев в рассказе «Последний бой майора Пугачева». Для Шаламова-поэта это число имело особое значение – за ним и тень апостолов, и тень знаменитой поэмы любимого А. Блока. И он был вправе полагать, что чуткие читатели примут этот ассоциативный ряд в рассказе о героях, которые предпочли лагерной неволе – смерть…
Несомненно, символичной, с мощной семантической нагрузкой, является и фамилия главного героя рассказа. Само по себе краткое и энергичное сочетание «майор Пугачев» после невыразительного «подполковник Яновский» свидетельствует о глубокой трансформации замысла писателя. Новая фамилия героя, конечно же, не случайна – она богата и историческими, и литературными аллюзиями. Как мы полагаем, для Шаламова важнее были литературные, а именно пушкинские, связанные с «Капитанской дочкой» (Пушкин – его вечный спутник и постоянная опора в искусстве). Разумеется, можно увидеть за фамилией «Пугачев» и стремление писателя показать своего рода историческую преемственность смелого побега из лагеря с пугачевским бунтом. Но с точки зрения поэтики важно другое: этой явно «книжной», «пушкинской» фамилией писатель хотел, скорее всего, подчеркнуть романтичность образа главного героя.
В том, что образ майора Пугачева, как говорится, собирательный, вобравший в себя черты многих безымянных колымских протестантов, - сомнений нет. Но этот образ, безусловно, и романтический: в нем Шаламов воплотил свой идеал, свою мечту – и мечту всех заключенных - о возможности сопротивления лагерным унижениям и насилию. Так же возвышенны, романтизированны в рассказе и образы других участников побега. Не случайно в его финале (в очерке этого нет) устами Пугачева дважды патетически повторяется фраза о «лучших людях его жизни»: «Никто не перенес так много разочарований, обмана, лжи. И в этом северном аду они нашли в себе силы поверить в него, Пугачева, и протянуть руки к свободе. И в бою умереть. Да, это были лучшие люди его жизни».
Ценой сопротивления, ценой недолгой свободы в лагерной Колыме могла быть только жертвенная героическая смерть. Мученики могут превратиться в героев – через деяние, через победу над собой, через собственную кровь. Эта философия жертвенного поступка, личной Голгофы – сугубо шаламовская. История безымянного майора и других колымских заключенных, решавшихся на протест, не могла его не взволновать и не восхитить - как восхищали его с юности подвиги русских революционеров. В этой истории он увидел и себя, и свою судьбу, и подтверждение своих жизненных принципов. В обыденной жизни такие отважные поступки крайне редки, а на Колыме – тем более. Поэтому так страстно и вдохновенно написан, исполнен высокой патетики «Последний бой майора Пугачева» - колымский парафраз христианского «смертию смерть поправ»...
https://shalamov.ru/research/25/#n3
